Из цикла "Мельком" - Страница 11

— Прежде только всего и было, что "отдай два рубля в сутки". "Где хошь возьми, а отдай". Бывает, свои отдашь, а бывает, в праздник, и свои покроешь, и хозяину отдашь, и себе останется. Из чего ж бьемся-то?

Он замолк неожиданно, как бы вспомнив, что под локтем стережет его "железный" караульщик, и, обиженно кинув робкий взгляд на этого караульщика, сделался опять недвижим и уныл.

"Что уж! — говорило его унылое лицо. — Сдирай шкуру-то! Такая наша доля!"

В то же время не прекращалось и разъяснение свойств аппарата.

— То есть все начисто показывает — сколько верст проехал, сколько выручил.

— И не то еще! Сколько проехал! Сколько простоял порожнем!

— Не все и тут-то! Простоит он порожнем — одна цифра выскакивает; а ежели седока поджидал — другая.

— Да, брат, тут уж не пошлешь гостинчика в деревню! Как хозяин глянул, вся твоя совесть, во множественном числе, как на ладони!

— А ежели по цифрам недодаст, как вы думаете, господа? Может он в суд представить, инструмент-то?

— И даже вполне! И окончательно представит!

— Э-ге-ге!

— Дядя! А что аппарат-то, ежели "на чай", имеет цифру-то?

— Не дают! — с глубокой обидой отозвался извозчик, — поглядят ему в нутро и выдадут копейка в копейку! А жалованье-то по-старому. Да одежу держи сам. А из-за чего бьешься?

Наконец появился и городовой и стал "производить порядок".

— Чего стал? — прежде всего повелительно сказал он извозчику и повелительно прибавил:

— Отъезжай!

А затем "честью" обратился и к публике:

— Разойдитесь, господа, разойдитесь, прошу вас!

Преступник на позорной колеснице отъехал, снова, видимо, упав духом, потому что "железный караульщик" ожил, открыл свои неумолимые глаза и впился ими, из-под локтя, в подкарауливаемого неплательщика.

Вслед за извозчиком стала расходиться и толпа зрителей. Один из них, человек, по виду напоминавший старого камердинера, не спеша ступая по тротуару, так же не спеша толковал о том же аппарате с двумя своими сотоварищами и сумел их даже насмешить.

— Наживет-то он, хозяин-то, наживет, а сам уж ни за что на дрожках с инструментом не поедет!

— Ой? Что так?

— Ни во веки веков не поедет! Теперь он в пятом часу утра объявится в семействе, говорит жене: "заседал в комитете". Я знаю эти дела очень тонко! "Заседал, говорит, утомлен, покойной ночи, душенька". Ну жена, конечно, чует, что шампанским отдает, понимает: "соврал!", а допытаться не может. Горничной дает три целковых: "Поди, узнай у кучера, где был?" А он уж и горничной обещался шляпку подарить и кучеру пятишну дал. Ну, и мелют ей… Я это тонко знаю! А как она да вникнет в инструмент-то…

— Ну, где бабе!

— Чего? Коли ее возьмет за живое? вникнет, брат! не бес-по-кой-ся! Тонко разберет! Уж тогда, брат, узнает она, как ты "заседал"! Как увидит в инструменте — верст двенадцать, — стало быть и был на островах, в Аркадии либо в Ливадии… А как окажется простой часов в шесть, так и это плутовство сообразит… Ну-ко, скажи-ка ей тогда: "в комитете утомился, заседал!"

— Ха, ха, ха! Вот так инструмент!

— Да она ему глаза выцарапает! Вот тебе и комитет!

— Нет! Ни вовеки не поедет! Это уж верно. А что с извозчика счистит все до порошинки — это так! Это ему выгодно…

— Заседал он! Ха-ха-ха! "Я, говорит, душенька, "заседал", утомленный сделался!"

— Ха-ха-ха!

Собеседники со смехом свернули с тротуара и стали переходить улицу.

Таким образом, "аппарат против извозчиков" был обсужден тою частью толпы, которая сохранила умение и желание вести общую беседу "на улице", именно так, как и следовало обсудить его людям "простого" звания: "выйдет ли что-нибудь "нашему-то брату" на пользу?" Оказалось, что на пользу "нашему брату" ничего не вышло от аппарата. Аппарат отнимает доход, а не прибавляет его. Выяснено было зло этого изобретения и с другой стороны: безжалостный к работнику хозяин очень жалостлив к самому себе; без пощады подкарауливая работника на каждом шагу, сам он решительно не желает, чтоб его могли подкарауливать; в работнике, без всякого снисхождения, видит плута и без пощады стремится его уличить, сам же всячески старается спрятать как можно подальше свои плутни.

"Аппарат-то он аппарат, а совести-то в нем нет!" С этой именно точки зрения и шло обсуждение аппарата, которое можно было слышать в толпе на улице.

2

Совершенно не то и совершенно не с той точки зрения мы услышали на другой день после уличной сцены мнение, исходившее уже не из толпы, а из среды так называемой "чистой публики", и этот голос одного из ее сочленов прозвучал уже не на тротуаре, не на улице, а на столбцах "одной большой петербургской газеты".

Нельзя не быть благодарным этой газете за то, что она предоставила этому голосу из "чистой публики" прозвучать без всякого стеснения, потому что голос этот поистине может считаться "знамением нашего времени".

С неподдельной радостью какой-то искреннейший доброжелатель для всех, кто только "не извозчик", человек, несомненно принадлежащий к "чистой публике", извещал на другой день после уличной сцены всех читателей большой газеты о том величайшем счастии, которое получила вся "чистая публика" благодаря этому благодетельнейшему аппарату. Никакой иной причины для опубликования этого письма нельзя было найти, кроме самого искреннего желания обрадовать всех нас, всех, нуждающихся в извозчиках, известием, что аппарат изобретен действительно против них, и что именно вследствие этого, то есть вреда, который он наносит извозчикам, мы, "чистая публика", не можем не отнестись к этому событию с самой глубочайшей радостью.